1
Час зачатья я помню неточно -
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью, порочно,
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе:
Девять месяцев - это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе -
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали,
В те времена укромные,
Теперь почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
А многих даже ранее,
А вот живет же братия,
Моя честна компания.
2
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки, милые, слова!
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил,
Отыгрался бы на подлеце,
Но родился и жил я и выжил.
Дом на Первой Мещанской в конце.
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так:
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток
Всего одна уборная.
Здесь зуб на зуб не попадал,
Не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал,
Почем она, копеечка.
3
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу.
И плевал я, здоровый трехлетка,
На воздушную эту тревогу.
Да не все то, что сверху, от бога,
И народ зажигалки тушил.
И, как малая фронту подмога,
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три луча,
Сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Кисю Моисеевну.
Она ему: Как сыновья? –
Да без вести пропавшие!
Эх, Киська, мы одна семья,
Вы тоже пострадавшие.
Вы тоже пострадавшие,
А значит обрусевшие.-
Мои – без вести павшие,
Твои – безвинно севшие.
4
Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал - не забыт, не заброшен.
И дразнили меня "недоносок",
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я,
- Пленных гонят,- чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам, по своим да чужим.
У тети Зины кофточка
С драконами, да змеями -
То у Попова Вовчика
Отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония,
Трофейная Германия:
Пришла страна Лимония,
Сплошная чемодания.
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
5
Осмотрелись они, оклимались,
Похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили, зачем, он в ответ:
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем:
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком,
Припрешь к стене - откажется.
Прошел он коридорчиком
И кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы,
А что до нас касательно,
На жизнь засматривались мы
Вполне самостоятельно.
6
Все - от нас до почти годовалых
Толковище вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В ремеслухе живи и тужи.
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули
Из напильников сделать ножи.
Они воткнутся в легкие,
От никотина черные,
По рукоятки, легкие,
Трехцветные, наборные.
Вели дела обменные
Сопливые острожники.
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики,
В пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
7
Спекулянтка была номер перший:
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей
Пересветова тетя Маруся.
У Маруси за стенкой говели
И она там втихую пила,
А упала она - возле двери.
Некрасиво так, зло умерла.
Нажива – как наркотик, а
Не выдержала этого
Богатенькая тетенька
Маруся Пересветова,
Но было все обыденно:
Заглянет кто - расстроится.
Особенно обидело
Богатство метростроевца.
Он дверь сломал, а нам сказал:
"У вас носы не вытерты,
А я, за что я воевал?!"
И разные эпитеты.
8
Было время - и были подвалы,
Было дело - и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров
Им казалось сподручнее вниз.
Час зачатья я помню неточно -
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью, порочно,
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе:
Девять месяцев - это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе -
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали,
В те времена укромные,
Теперь почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
А многих даже ранее,
А вот живет же братия,
Моя честна компания.
2
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки, милые, слова!
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил,
Отыгрался бы на подлеце,
Но родился и жил я и выжил.
Дом на Первой Мещанской в конце.
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так:
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток
Всего одна уборная.
Здесь зуб на зуб не попадал,
Не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал,
Почем она, копеечка.
3
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу.
И плевал я, здоровый трехлетка,
На воздушную эту тревогу.
Да не все то, что сверху, от бога,
И народ зажигалки тушил.
И, как малая фронту подмога,
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три луча,
Сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Кисю Моисеевну.
Она ему: Как сыновья? –
Да без вести пропавшие!
Эх, Киська, мы одна семья,
Вы тоже пострадавшие.
Вы тоже пострадавшие,
А значит обрусевшие.-
Мои – без вести павшие,
Твои – безвинно севшие.
4
Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал - не забыт, не заброшен.
И дразнили меня "недоносок",
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я,
- Пленных гонят,- чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам, по своим да чужим.
У тети Зины кофточка
С драконами, да змеями -
То у Попова Вовчика
Отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония,
Трофейная Германия:
Пришла страна Лимония,
Сплошная чемодания.
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
5
Осмотрелись они, оклимались,
Похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили, зачем, он в ответ:
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем:
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком,
Припрешь к стене - откажется.
Прошел он коридорчиком
И кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы,
А что до нас касательно,
На жизнь засматривались мы
Вполне самостоятельно.
6
Все - от нас до почти годовалых
Толковище вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В ремеслухе живи и тужи.
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули
Из напильников сделать ножи.
Они воткнутся в легкие,
От никотина черные,
По рукоятки, легкие,
Трехцветные, наборные.
Вели дела обменные
Сопливые острожники.
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики,
В пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
7
Спекулянтка была номер перший:
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей
Пересветова тетя Маруся.
У Маруси за стенкой говели
И она там втихую пила,
А упала она - возле двери.
Некрасиво так, зло умерла.
Нажива – как наркотик, а
Не выдержала этого
Богатенькая тетенька
Маруся Пересветова,
Но было все обыденно:
Заглянет кто - расстроится.
Особенно обидело
Богатство метростроевца.
Он дверь сломал, а нам сказал:
"У вас носы не вытерты,
А я, за что я воевал?!"
И разные эпитеты.
8
Было время - и были подвалы,
Было дело - и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров
Им казалось сподручнее вниз.
Contributed by Viacheslav Chetin - 2010/2/20 - 22:54
Language: English
VYSOTSKIJ ON HIS CHILDHOOD
1
Can’t recall my conception’s true hour,
My reminiscence must be lopsided.
I was cooked up in sin, after dark though,
And saw light not until it was time to.
I was born not in throes, nor in malice:
After all, ‘t was nine months not nine years.
In a womb, I thus served my first sentence;
There’s nothing attractive down there.
God’s messengers, I’m very glad
You spitted mold and breathed upon,
So, finally, my Mom and Dad
Made up their mind, and I was born
To dark and inconspicuous times,
Today, as old as fabulous,
When sentenced to enormous times
Were counting halting places off.
Some, rousted on the cook-up night,
And plenty had already been,
And yet to think they’re still alive,
My good old honored kith and kin!
2
Forward, vigorous thoughts! Forward, dear!
Have your say, dear lines! Have your say!
It’s the first time that I, by decree,
Had been freed in 1938.
If I knew who’d been dragging it out,
I would take it out on the scamp.
Nonetheless, I was born and lived out:
First Meschanskaya street, at the end.
There, in a small room, right next-door,
Behind a thin partition wall,
A neighbor with her mating boy
Were dawdling o’er a vodka bottle.
So modestly, so plainly lived:
Doors, all along a corridor,
For more than 30 families
One only square meter john.
There, teeth oft chattered out of cold,
And quilted jackets wouldn’t warm;
It’s there that I for real learnt
What was a copper penny’s worth.
3
Neighbors paid little mind to banshees, and
Mom got gradually used to them, also.
So would I, frisky baby of three years,
Give no damn to the air-raid warnings.
Only all from above is not heav’n born,
So the folk blotted out fire-bombs,
And a little assistance to battle-front
Were my sand and a jug, outworn.
And sun was piercing in three beams
Like sifted thin, through ceiling vents,
Down on Cyrillych, Eudokim
And Guissia Moissejevna.
Say, she would ask him: ‘How’s your sons?’
And he would: ‘Missing, poor guys.
Ah, Guisska, we’re a family one,
Your kin are also martyrized!
Your kin are also martyrized,
Which means that you are russianized:
Mine – reckoned not among alive,
Yours – innocent, sent out to jail’.
4
Now, I grew over soothers and nappies
Was looked after, and nurtured, and cared for.
Yet they rated me a miscarriage
Although I had been properly carried.
Off the windows would tear the masking:
Captives driven, what’s there to dread?!
Our fathers and brothers were coming
Home, to theirs or to somebody else.
Aunt Zina cut a dash in threads
With snake’n’dragon prints upon,
That’s the Popovs. It’s Vovchik’s Dad
Had come back home with spoils of war.
The salvage seized out of Japan,
The salvage seized from Germany,
Bonanzaland at last had come,
An altogether luggageland.
I took my father’s shoulder-straps
To play with, on the platform, while
Civilians were a-flocking back
Home from evacuation sites.
5
They adapted a little, came around,
Quenched hangover and then sobered up.
Who had seen theirs back, finished crying,
Who had not seen ‘em come, stopped to howl.
Vitka’n’Genka’s Dad dug Metro tunnels.
We were curious why, he replied:
Every corridor ends with a blank wall,
Whereas tunnels lead out to the light.
But Vitka with his bud would give
No heed to his Dad’s prophecy,
Our common corridor had he
Left for a prison corridor.
But he had always been a dark horse,
Refused, when driven to a wall.
He passed along the corridor
And ended up against the wall.
But fathers lived to their minds,
Whereas, regarding our concerns,
We closely scrutinized this life
Entirely on our own.
6 All, from our age to almost one-year-olds,
Used to go in for scrambles until blood ran,
Whereas youngsters, in basements and ground floors,
Craved for giving up lives under tanks, and
Not a bullet had fallen to their share:
Go to trade school, get on and don’t pine!
Not to venture nor dare. But they did dare:
By refashioning files into knives!
Abruptly, they would run in lungs,
All blackened from tobacco tar,
As deep as up to their light,
Collapsible, three-color hafts.
At times, these sniveled criminals,
Involved themselves in sell retail:
Exchanged with German prisoners,
These knives, on building sites, for bread.
At first, they gambled for a coin,
For petty cash with chuckleheads,
And here romantics were a-goin’
From gateways off as plunderers.
7
There’s a profiteer A number one there:
Neither neighbors nor heaven could spook her.
Passed away as a millionaire
Peresvetova, madam Marussia.
They were fasting, next-door to Marussia,
Whereas she hit the bottle on the quiet.
And she ended up at the door entrance,
So uncomely, so evilly died.
Fast money, like a stimulant,
Must have exhausted perfectly
This madam worth a million,
Marussia Peresvetova,
But everything was typical:
Whoever saw her, bled for her.
The richness, in particular,
Offended tunnel-engineer.
He broke the door and turned on all:
‘Go wipe your noses, snotty yet!
‘What was I fighting for at war?’ –
And various strong epithets.
Times have been for there to be basements;
Deeds have also been: prices went down,
Channels showed waters due destinations,
And they flowed into where they were bound.
Sons of former sergeants and majors,
Climbed as high as the glacial runs
Insomuch as from corridors theirs,
They considered it better off down.
1
Can’t recall my conception’s true hour,
My reminiscence must be lopsided.
I was cooked up in sin, after dark though,
And saw light not until it was time to.
I was born not in throes, nor in malice:
After all, ‘t was nine months not nine years.
In a womb, I thus served my first sentence;
There’s nothing attractive down there.
God’s messengers, I’m very glad
You spitted mold and breathed upon,
So, finally, my Mom and Dad
Made up their mind, and I was born
To dark and inconspicuous times,
Today, as old as fabulous,
When sentenced to enormous times
Were counting halting places off.
Some, rousted on the cook-up night,
And plenty had already been,
And yet to think they’re still alive,
My good old honored kith and kin!
2
Forward, vigorous thoughts! Forward, dear!
Have your say, dear lines! Have your say!
It’s the first time that I, by decree,
Had been freed in 1938.
If I knew who’d been dragging it out,
I would take it out on the scamp.
Nonetheless, I was born and lived out:
First Meschanskaya street, at the end.
There, in a small room, right next-door,
Behind a thin partition wall,
A neighbor with her mating boy
Were dawdling o’er a vodka bottle.
So modestly, so plainly lived:
Doors, all along a corridor,
For more than 30 families
One only square meter john.
There, teeth oft chattered out of cold,
And quilted jackets wouldn’t warm;
It’s there that I for real learnt
What was a copper penny’s worth.
3
Neighbors paid little mind to banshees, and
Mom got gradually used to them, also.
So would I, frisky baby of three years,
Give no damn to the air-raid warnings.
Only all from above is not heav’n born,
So the folk blotted out fire-bombs,
And a little assistance to battle-front
Were my sand and a jug, outworn.
And sun was piercing in three beams
Like sifted thin, through ceiling vents,
Down on Cyrillych, Eudokim
And Guissia Moissejevna.
Say, she would ask him: ‘How’s your sons?’
And he would: ‘Missing, poor guys.
Ah, Guisska, we’re a family one,
Your kin are also martyrized!
Your kin are also martyrized,
Which means that you are russianized:
Mine – reckoned not among alive,
Yours – innocent, sent out to jail’.
4
Now, I grew over soothers and nappies
Was looked after, and nurtured, and cared for.
Yet they rated me a miscarriage
Although I had been properly carried.
Off the windows would tear the masking:
Captives driven, what’s there to dread?!
Our fathers and brothers were coming
Home, to theirs or to somebody else.
Aunt Zina cut a dash in threads
With snake’n’dragon prints upon,
That’s the Popovs. It’s Vovchik’s Dad
Had come back home with spoils of war.
The salvage seized out of Japan,
The salvage seized from Germany,
Bonanzaland at last had come,
An altogether luggageland.
I took my father’s shoulder-straps
To play with, on the platform, while
Civilians were a-flocking back
Home from evacuation sites.
5
They adapted a little, came around,
Quenched hangover and then sobered up.
Who had seen theirs back, finished crying,
Who had not seen ‘em come, stopped to howl.
Vitka’n’Genka’s Dad dug Metro tunnels.
We were curious why, he replied:
Every corridor ends with a blank wall,
Whereas tunnels lead out to the light.
But Vitka with his bud would give
No heed to his Dad’s prophecy,
Our common corridor had he
Left for a prison corridor.
But he had always been a dark horse,
Refused, when driven to a wall.
He passed along the corridor
And ended up against the wall.
But fathers lived to their minds,
Whereas, regarding our concerns,
We closely scrutinized this life
Entirely on our own.
6 All, from our age to almost one-year-olds,
Used to go in for scrambles until blood ran,
Whereas youngsters, in basements and ground floors,
Craved for giving up lives under tanks, and
Not a bullet had fallen to their share:
Go to trade school, get on and don’t pine!
Not to venture nor dare. But they did dare:
By refashioning files into knives!
Abruptly, they would run in lungs,
All blackened from tobacco tar,
As deep as up to their light,
Collapsible, three-color hafts.
At times, these sniveled criminals,
Involved themselves in sell retail:
Exchanged with German prisoners,
These knives, on building sites, for bread.
At first, they gambled for a coin,
For petty cash with chuckleheads,
And here romantics were a-goin’
From gateways off as plunderers.
7
There’s a profiteer A number one there:
Neither neighbors nor heaven could spook her.
Passed away as a millionaire
Peresvetova, madam Marussia.
They were fasting, next-door to Marussia,
Whereas she hit the bottle on the quiet.
And she ended up at the door entrance,
So uncomely, so evilly died.
Fast money, like a stimulant,
Must have exhausted perfectly
This madam worth a million,
Marussia Peresvetova,
But everything was typical:
Whoever saw her, bled for her.
The richness, in particular,
Offended tunnel-engineer.
He broke the door and turned on all:
‘Go wipe your noses, snotty yet!
‘What was I fighting for at war?’ –
And various strong epithets.
Times have been for there to be basements;
Deeds have also been: prices went down,
Channels showed waters due destinations,
And they flowed into where they were bound.
Sons of former sergeants and majors,
Climbed as high as the glacial runs
Insomuch as from corridors theirs,
They considered it better off down.
Contributed by Viacheslav Chetin - 2010/2/20 - 22:56
×
![]()
Note for non-Italian users: Sorry, though the interface of this website is translated into English, most commentaries and biographies are in Italian and/or in other languages like French, German, Spanish, Russian etc.
English Version by Vyacheslav Chetin