"Boris Vian è una persona istruita ed educata, viene fuori dal Politecnico, hai detto niente, ma non è tutto:
Boris Vian ha suonato la cornetta come nessun altro, e ha contribuito a rinnovare le Caves di Francia; ha difeso lo stile New Orleans, ma non è tutto:
Boris Vian ha difeso anche il bebop, ma non è tutto:
Boris Vian ha affrontato la giustizia degli umani per aver scritto Sputerò sulle vostre tombe, con il nome di Vernon Sullivan, ma non è tutto:
Boris Vian ha scritto altre tre pseudoepigrafi, ma non è tutto:
Boris Vian ha tradotto dei veri scritti americani assolutamente autentici, e anche con certe difficoltà linguistiche da non credersi, ma non è tutto:
Boris Vian ha scritto un dramma teatrale, Lo squartamento per tutti, che è stato recitato da attori veri su un palcoscenico vero, però questo non gli ha impedito di darci dentro di brutto, ma non è tutto:
Boris Vian è tra i fondatori di una delle società più segrete di Parigi, il Club dei Sapienturieri, ma non è tutto:
Boris Vian ha scritto alcuni bei libri, strani e patetici, La schiuma dei giorni, il più straziante fra i romanzi d’amore contemporanei: Le formiche, il più termitante fra i racconti di guerra;
L’autunno a Pechino, opera difficile e sconosciuta, ma non è tutto:

Perché tutto questo non è ancora niente:
Boris Vian si prepara a diventare Boris Vian."

Raymond Queneau

**************************************************


Boris Vian nacqua a Ville-D'Avray, nel dipartimento della Seine-et-Oise, il 10 marzo 1920. Secondo di quattro figli (il primo era Lélio, il terzo Alain e l'ultima Ninon) trascorse un'infanzia tranquilla, per quanto fin dai dodici anni angustiata da una salute cagionevole: un'insufficienza valvolare dell'aorta che minaccerà costantemente la sua esistenza, aggravandosi col tempo.

La casa ove abitano in quel tempo i Vian è vicina a quella del biologo Jean Rostand, con cui essi sono in amicizia; a lui sarà dedicato il primo romanzo dedicato da Boris. L'estate i Vian si trasferiscono in genere in campagna, a Landemer, vicino a Cherbourg. Per quel che riguarda gli studi, Boris dal 1933 al 1936 frequenta il Liceo Hoche a Versailles, passando nel '38 per la classe di matematica al Condorcet di Parigi. Nel 1938 Duke Ellington tiene dei concerti a Parigi, e Boris accorre ad ascoltarlo: si sente fortemente attratto dalla musica jazz ed è allora che comincia a suonare la tromba.

Scoppia la guerra, e i Vian, nell'estate del 1940, si rifugiano a Cap-Breton; qui Boris conosce Michèle Leglise, che sposerà nel luglio dell'anno dopo. Da questo matrimonio, nell'aprile del 1942, nasce Patrick, e quello stesso anno Boris, laureatosi in ingegneria, entra all'AFNOR (Association Française de Normalisation), l'istituto francese per la standardizzazione industriale. Nel frattempo, fatta conoscenza con il clarinettista Claude Abbadie, suona in una vera orchestra jazz al "Tabou". Questi anni fra il '41 e l'agosto del '44, quando Parigi sarà liberata, sono fondamentali per Vian: vive a Saint-Germain-des-Prés tra il suo lavoro di ingegnere, gli ambienti esistenzialisti e il jazz e matura la sua personalità di scrittore. Infatti, nell'inverno del '42 scrive "Trouble dans les andains" (pubblicato postumo), nel '43 i primi racconti e un secondo romanzo, nonché cento sonetti che resteranno inediti e che, fino ad oggi, sono da ritenere scomparsi.

Arriva il 1946, l'anno d'oro per Boris Vian: da giugno inizia la collaborazione a "Jazz-Hot" e a "Les temps modernes" (con le "Croniques du menteur") nonché a "Combat", da settembre; viene accettato da Gallimard "Vercoquin et le plancton" (che uscirà in dicembre, ma sarà distribuito nel gennaio del '47), si mette a scrivere "L'écume des jours", pubblicandone in ottobre alcuni capitoli sulla rivista di Jean-Paul Sartre; inoltre scrive "L'Equarrissage pour tous " e nel novembre stende un abbozzo de "L'automne à Pékin". E' un anno che chiarisce la grandissima versatilità di Boris Vian nello scrivere e, in fondo, quella sua genialità vulcanica nel buttar giù le idee e in breve tempo maturarle; un temperamento tipico da scrittore neorealista americano. Sotto questo aspetto l'avvenimento più importante resta la pubblicazione, nel novembre di quell'anno fatidico, di "J'irai cracher sur vos tombes" ("Verrò a sputare sulle vostre tombe"), attribuito a un fantomatico scrittore americano, Vernon Sullivan, nella "traduzione" francese di Boris Vian. E' accaduto in realtà che l'editore Jean D'Halluin ha chiesto consiglio al suo amico Boris per la scelta di un romanzo americano: dal momento che il genere narrativo americano è di moda, un best-seller ambientato nella mala e carico di sesso potrebbe infatti risolvere le languenti finanze dell'editore. Per tutta risposta Boris gli assicura che ci penserà lui a creargli in quindici giorni un best-seller e uno scrittore. In pratica scriverà ciò che avrebbe dovuto scrivere un narratore americano; questo romanziere, di cui egli apparirà invece come il traduttore, si chiamerà Vernon Sullivan: Vernon da Paul Vernon, musicista dell'orchesta di Claude Abbadie, e Sullivan da Joe Sullivan, pianista jazz. E' la fine di luglio del '46; il romanzo è scritto tutto d'un fiato tra il 5 e il 15 agosto. A novembre è in libreria. Ma il trucco in fondo non convince nessuno e, dal gennaio del '47, parlando dell'autore di "J'irai cracher sur vos tombes" già lo si confonde con quello del "traduttore". E' un fatto che la fama improvvisamente è arrivata per Boris Vian, e poco importa che essa gli possa esser venuta non tanto dal romanzo uscito presso Gallimard, quanto da un libro scandalistico perseguito anche in sede giudiziaria sotto accusa di pornografia: la conseguente ammenda di 100.000 franchi per l'editore e il "traduttore" è del resto ben compensata dalla vendita per un guadagno di circa 2 milioni di franchi.


Sulla cresta dell'onda, Vian pubblica da Gallimard, nel marzo del 1947, "L'écume des jours", ma il pubblico non lo legge molto, attratto piuttosto dal romanzo di Sullivan che ha una seconda edizione quell'anno; e finché il ferro è caldo, D'Halluin intende batterlo. Boris viene così convinto a scrivere un altro romanzo e, alla fine del '47, esce "Les morts ont tous la même peau". Ma evidentemente egli paga lo scotto di tutto questo affrettato produrre in sottobosco; Gallimard rifiuta il suo terzo romando e "L'automne à Pékin" esce nelle Editions du Scorpion, le stesse dei libri di Sullivan. Non per questo si tira indietro: il 22 april 1948, al Théâtre Verlaine va in scena fino al 31 luglio un adattamento del primo romanzo di Sullivan, e quello stesso anno escono gli altri due romanzi all'insegna del solito fantomatico nome: "Et on tuera tous les affreux" e "Elles se rendent pas compte". E' chiaro che l'imbroglio è stato soltanto una "question d'argent" e che al limite si può riconoscere in tutta la montatura una boutade; d'altronde Boris trova anche tempo di scrivere poesie, e sempre nel '48 esce la plaquette "Barnum's Digest".

A questo punto, messosi alle spalle Vernon Sullivan, Boris Vian non ha alternative: farà veramente il traduttore, buttandosi a corpo morto in quest'attività ed arrivando a tradurre quindici volumi in quindici anni. Nel frattempo ha lasciato il suo posto di ingegnere all'AFNOR: per uno che ama a fondo l'ambiente del jazz, frequentarlo significa rendersi liberi e non legarsi ad orari di lavoro. Per questo preferisce tradurre e collaborare a delle riviste: su "Jazz Hot" dal dicembre del 1947 tiene la rubrica fissa "Revue de presse" e scrivere di jazz è per lui una consolazione visto che non può suonare la tromba come una volta per via del suo cuore malato. A volte viene aiutato nelle traduzioni dalla moglie, dalla quale ha avuto anche una figlia, Carolle. Ma improvvisamente il matrimonio entra in crisi: nell'estate del 1949 Boris incontra Ursula Kübler, una ragazza zurighese, ed è un colpo di fulmine. Va a vivere con lei in Boulevard de Clichy; il divorzio è del 1952, il nuovo matrimonio l'8 febbraio 1954. La pubblicazione delle sue opere prosegue: nel 1949 escono i racconti de "Les fourmis"; nel 1950 il romanzo "L'Herbe rouge", le poesie di "Cantilènes en gelée" e le pièces "Le dernier des métiers" e "L'Equarrissage pour tous", quest'ultima apparsa già in "version digérée" nel 1948. Scarso è però l'interesse del pubblico, e piuttosto negativo il giudizio di certa critica. E' accaduto che, identificando Vian con Vernon Sullivan, l'uno non ha più trovato più nell'autore l'eccitante invito alla lettura e l'altro si è fatto un prencocetto che, in linea di massima, sarà cancellato, e molto lentamente, solo dopo la morte dello scrittore.

L'insuccesso lascia un po' il segno du Boris Vian, che tornerà al pubblico dei lettori soltanto nel 1953, e per l'ultima volta, con un romanzo (senz'altro il suo migliore), "L'arrache-coeur", ugualmente però poco notato probabilmente perché di più difficile lettura. Continuerà a scrivere per il teatro: sono di questo periodo "Le gouter des généraux", "Tête de méduse", "Série blême", tutte pubblicate postume, e "Les bâtisseurs d'Empire", che vedrà la stampa l'anno stesso della morte dell'autore grazie al Collège de Pataphysique, l'associazione fondata il 29 dicembre 1948 in collegamento alla "Science des solutions imaginaires" esaltata da Alfred Jarry in "Les gestes et opinions du docteur Faustroll". Dall'8 giugno 1952 Boris Vian ne fa parte, perché la pièce "L'Equarrissage pour tous" è stata giudicata dalla "Sous-commission de la Cantonade" una tipica opera patafisica; e da allora egli potrà collaborare anche ai "Cahiers" e ai "Dossiers", pubblicazioni periodiche del Collège. Inoltre lodi e amicizia gli vengono sempre da persone famose: Jacques Prévert, Raymond Queneau e Billetdoux.

Quel che gli procura da vivere negli ultimi anni comunque non è tanto la traduzione di questo o quel libro, quanto il giornalismo, mai da lui abbandonato, e l'attività nel mondo musicale, a cui si dedica senza sosta, con passione e buon gusto. Scrive due libretti d'opera: "Le chevalier des neiges", per la musica di Georges Delerue, rappresentata a Nancy nel febbraio del 1957, e "Fiesta", per la musica di Darius Milhaud, pubblicata nel 1957 e rappresentata il 3 ottobre dello stesso anno dalla Staatsoper di Berlino.

Più intensa e certo più spontanea per Boris Vian è l'attività nel campo specifico della canzone: direttore della Société Phonographique Philips dall'ottobre del 1955 fino al maggio del 1959, quando passerà alla Barclay, egli compone anche circa 400 canzoni e, non contento di scriverle, le canta lui stesso. Nel 1955 incide per la Philips un microsolco dal tittolo "Chansons possibles et impossibles", che comprende dodici canzoni; ma le autorità lo tolgono dalla circolazione commerciale. E' accaduto che una delle canzoni, intitolata "Le Déserteur" (Il Disertore), composta il 15 febbraio 1954 e cantata più volte anche alla radio (la prima esecuzione radiofonica è dovuta al celebre Marcel Mouloudji presso l'emittente Europe 1), riveli uno spirito inequivocabilmente antimilitarista; siamo poco dopo la disfatta francese in Indocina, con la presa di Dien-Bien-Phu, ad agli inizi della guerra d'Algeria, ed una canzone così sfacciatamente contro la guerra e che invita a non farla e a disertare viene evidentemente vista come il fumo negli occhi da parte delle autorità francesi. E così il nome di Boris Vian si rivela nuovamente come sinonimo di scandalo, ed è probabilmente proprio a questa canzone, più che ai romanzi (alcuni dei quali peraltro assai belli), alle poesie ed al resto della sua incredibilmente multiforme produzione artistica, che Boris Vian deve la sua fama imperitura.

A completare il quadro dell'attività di Boris Vian non va dimenticata la sua carriera cinematografica con saltuari ma non meno intensi rapporti, sia con commenti a cortometraggi e sceneggiature, sia come attore in alcune caratterizzazioni; in Italia il più noto dei film cui ha partecipato è senz'altro "Les liaisons dangereuses" di Roger Vadim, il primo dei tanti film ispirati al romanzo di Pierre Choderlos de Laclos. Su questa scia, Vian, assieme all'amico Jacques Dopagne, va scrivendo un adattamento cinematografico del suo "J'irai cracher sur vos tombes", ma nessun regista s'interessa alla cosa, finché, nel 1958, però l'idea non viene a qualcun altro e la sceneggiatura è affidata a Michel Gast.

Il 23 giugno 1959 Boris Vian va ad assistere all'anteprima senza che nessuno lo abbia invitato; forse spera che il suo nome compaia da qualche parte. Dopo soli dieci minuti di proiezione, Boris Vian è vittima di un improvviso attacco cardiaco e muore da solo, su un sedile di un cinematografo parigino, a soli 39 anni.

Il più importante sito dedicato a Boris Vian, in lingua francese, è Le petit cahier du grand BORIS VIAN (Il piccolo quaderno del grande Boris Vian)

*

10 марта 1920 года в городке Виль-д'Авре, что между Парижем и Версалем, родился мальчик, получивший странное для француза имя: Борис Виан. Родители его жили в красивом особняке на Версальской улице. Мальчик был вторым ребенком: брату Лелио шел тогда второй год. Родители на этом не остановились и произвели на свет еще двух младенцев: Алена - через год и Нинон - через четыре. Выросшая семья переселилась на виллу с поэтическим названием "Ле Фоветт". Вилла до сих пор стоит на улице Прадье.
Отец Бориса, Поль Виан, жил на доход с капитала и профессии никакой не имел. Был он человеком образованным и одаренным; знал несколько языков, переводил, писал стихи. Это был мастер на все руки: в юности ради любопытства лил бронзу; любил спорт; пятнадцати лет водил машину и даже имел собственный самолет. От отца Борис унаследовал изысканный вкус, жажду знаний и страсть мастерить руками.
Мать Бориса, Ивонна Вольдемар-Равене, прозванная детьми "матушка Пуш", была восемью годами старше своего мужа. Происходила она из богатой эльзасской семьи, владевшей нефтяными скважинами в Баку и несколькими промышленными предприятиями во Франции. Великолепная пианистка и арфистка, страстная любительница классической музыки и оперного искусства, Ивонна по настоянию родителей отказалась от артистической карьеры. Зато ей удалось передать свое увлечение детям: трое из них стали музыкантами.
По желанию матери детям дали музыкально-поэтические имена, а Борис так и вовсе был назван в честь "Бориса Годунова" - любимой оперы матушки Пуш. Но поскольку полвека назад этот факт был известен немногим, имя Бориса Виана сопрягалось с легендой о русском происхождении (тут еще помогал "армянский" суффикс фамилии, которая в действительности имеет итальянское происхождение). Легенда, подкрепленная шутливой песенкой Виана о "славянской душе", благополучно дожила до наших дней, перекочевала в Россию и весьма помогла выходу в свет первого сборника писателя на русском языке (1983 год); легенда эта, случается, еще и сейчас вводит людей в заблуждение.
С 1921 года семья жила на двухэтажной вилле. Чтобы дети не соприкасались с внешним миром, учителя и парикмахер приходили на дом. Кроме того, в доме было еще одно важное лицо, почти член семьи, участвовавший в домашних концертах и привлекавший восхищенное внимание детей: итальянец Пиппо Баррицоне, или попросту "Ла Пип" - трубка. В прошлом солдат Иностранного легиона, Пиппо был у Вианов и садовником, и метрдотелем, и специалистом по разделке мяса, и певцом, и неутомимым рассказчиком, пересыпавшим речь забавными словечками, которые Борис впоследствии вложит в уста одного из героев "Осени в Пекине".
Временами семья выезжала на море: в Нормандии ей принадлежал дом с пляжем и экзотическим садом. Позже дом в Ландемер и сад с тропическими растениями воскреснут в романе "Сердцедер".
В Виль-д'Авре соседями Вианов была семья Жана Ростана, крупного французского биолога и сына драматурга Эдмона Ростана. С Ростанами Вианов связывали давние отношения: в XIX веке дед Бориса, бронзовых дел мастер, отливал Эдмону Ростану решетки для сада.
В 1929 праздник кончился: разразился промышленный кризис, Поль Виан разорился. Особняк пришлось сдать. Первыми арендаторами стали Менухины. Отношения между семьями сложились хорошие; юный Иегуди частенько захаживал поиграть с Борисом в шахматы. Вианы же перебрались в дом привратника. О том, чтобы продать имение, родители не хотели и слышать: слишком дорожили сложившимися традициями. Но дальнейшая судьба виллы сложится совсем печально: в 1935 ее сдадут новым арендаторам - южноамериканскому арендатору с большим семейством. В результате от всей мебели сохранится лишь пара старых кресел. В 1944, после смерти Виана-отца, имение пойдет с молотка за бесценок.

Учился Борис легко - сначала в лицее в Севре, затем в Версале и наконец в Париже. В пятнадцать лет получил степень бакалавра по латыни и греческому, в семнадцать - по философии и математике. Из живых языков знал английский и немецкий.
В доме Вианов была огромная библиотека, и Борис довольно быстро пристрастился к книгам. Этому интересу способствовали и литературные наклонности взрослых. Но сам Борис в те годы о литературной карьере и не помышлял, книги были для него лишь развлечением. А так как времена менялись и нужно было выбрать профессию, он выбрал профессию инженера. Армия Борису не грозила из-за больного сердца: в два года он перенес сильнейшую ангину, осложнившуюся ревматизмом, а перенесенный в пятнадцать лет брюшной тиф обострил болезнь сердца и привел к аортальной недостаточности.

Друзей у Бориса и его братьев было великое множество. Они составляли обособленный, закрытый мир, имевший свои традиции, законы, кодекс чести и прозвища. За Борисом закрепилось прозвище Бизон, "Бизон Рави" (восторженный бизон) - анаграмма Бориса Виана - станет одним из псевдонимов писателя.
Матушка Пуш стремилась привить детям любовь к классической музыке и регулярно устраивала домашние концерты. Но они дали неожиданный результат: Борис возненавидел Моцарта; зато все дети выказали неодолимую тягу к джазу. В 1937 г. Борис стал членом Hot-Club de France, почетным президентом которого был Луи Армстронг. В "Ле Фоветт" образовался домашний оркестр: Лелио играл на гитаре и аккордеоне, Ален - на аккордеоне и ударных, Борис освоил трубу, и, хотя при сердечной недостаточности такой род занятий строго противопоказан, родители смирились с выбором сына. Джазу мальчики учились самостоятельно, слушая редкие радиопередачи и позаимствованные у знакомых пластинки. Самодеятельный оркестр Вианов часто играл в Сен-Клу и в Севре, но чаще всего в просторной бальной зале "Ле Фоветт".
В 1939 году у Бориса появилась невеста по имени Монетт. Борис уже поступил в Центральную школу и заработал право на первое самостоятельное путешествие. Он отправился отдыхать в Вандею со своим другом Зизи (Роже Спинар), тоже новоиспеченным студентом "Эколь сантраль". Монетт отдыхала неподалеку, но ни Поль Виан, ни матушка Пуш ни о чем не догадывались. Это был первый глоток свободы в жизни Бориса.
Начало Мировой войны не изменило уклад жизни Вианов. Мало интересуясь ходом военных действий и политикой, они лишь переживали за своих близких. Поль Виан придерживался антимилитаристских взглядов; Борис предвидел скорое поражение французской армии, хотя не понимал еще, чем оно грозит. В ноябре 1939 он начал свой первый учебный год в Центральной школе, которая с началом войны переехала из Парижа в Ангулем. Старший его брат Лелио к тому времени уже проходил военную подготовку.
К весне обстановка в стране изменилась. Захватив Фландрию, немцы шли на Францию. Бельгия капитулировала, французская армия была разбита. В мае Париж наводнили беженцы. "Эколь сантраль" закрылась, не дотянув до конца учебного года. Родные Бориса тоже вынуждены были бросить дом; предупредив его, они погрузились в машину и через Ангулем отправились в Капбретон, курортный городок на берегу Бискайского залива. А 14 июня немцы вступили в Париж.
На берегу моря в это время царил покой. Все семейство Вианов снимало в Капбретоне виллу. Ален вскоре познакомил Бориса со своими новыми друзьями, братом и сестрой Леглиз. Клоду суждено было стать другом Бориса, а Мишель - его женой.
Клод и Мишель жили в Капбретоне одни. У них недавно утонул в море младший брат; похоронив ребенка, мать оставила старших и уехала на юго-запад Франции вслед за мужем. Мишель в то лето исполнилось двадцать, все находили ее очаровательной. Первым за ней стал ухаживать Ален, он катал ее на лодке и приглашал на джаз-вечеринки, которые по традиции устраивали Вианы.

Вместе с Леглизами в компании появился еще один человек, их троюродный брат Жак Лустало, будущий друг Бориса. Он получил прозвище Майор и под этим именем вошел в произведения Виана. Это был эксцентричный юноша, склонный к шокирующим выходкам, очень эрудированный; он был также великолепным танцором и большим любителем джаза. На мир он смотрел единственным (левым) глазом, поскольку правый потерял в десятилетнем возрасте: произошел несчастный случай, разорвалась гильза, но Лустало распространял легенду о раннем отвращении к жизни и попытке самоубийства. Со своим стеклянным глазом Майор любил проделывать всякие фокусы: глотал его, бросал в рюмку с анисовым ликером (несмотря на юный возраст, Лустало много пил), терял, находил, предъявлял в качестве пропуска... Еще Майор любил гулять по крышам, выбрасывать в окно ковры, чтобы расшевелить скучающих друзей, или, швырнув с балкона телефонный аппарат, спуститься по проводу на улицу. С вечеринок он редко уходил через дверь - обычно выпрыгивал в окно. Один такой уход станет для него роковым - это случится 7 января 1948 года. Никто так и не узнает, был ли это несчастный случай или самоубийство. Майору будет всего двадцать три года.

В августе 1940 Вианы вернулись домой. Уже было подписано перемирие с Германией, повсюду хозяйничали немцы, подавленная Франция и не думала давать отпор. Впрочем, власть оккупантов ощущалась лишь в Париже, а в Сен-Клу и Виль-д'Авре немцев почти не было. "Эколь сантраль" вернулась в Париж, и Борис готовился к новому учебному году.
Остаток лета Мишель провела в Капбретоне, они с Аленом писали друг другу письма. В сентябре она уже в Париже и приглашена на традиционную "свинг-ти" в "Ле Фоветт". (В сороковые годы французская молодежь все больше поддается американскому влиянию, и вечеринки уже именуются на американский манер.) С этого "свинг-ти" и начинается романтическая история Мишель и Бориса, а ветреный Ален, утратив интерес к чересчур серьезной девушке, уступает место брату. Следует вежливое выяснение отношений между новой возлюбленной Бориса и его прежней невестой, затем бурное объяснение между Борисом и Монетт, после чего та, хлопнув дверью, навсегда покидает улицу Прадье. А роман Бориса становится для всех секретом Полишинеля, о котором из деликатности никто не говорит вслух. Матушке Пуш Мишель не понравилась, и между ними раз и навсегда установились натянутые, чуть смягченные юмором отношения.
Мишель Леглиз происходила из семьи, совсем не похожей на семейство Вианов. Родители ее в молодости были педагогами, что наложило неизгладимый отпечаток на стиль воспитания и отношений между близкими. С детьми были предельно строги, каждый их шаг контролировали, нередко на них кричали. Чтобы оградить себя от родительского давления, Мишель много читала; как и Борис, к двенадцати годам она проштудировала всю мировую классику. Она великолепно знала английский, немецкий и немного итальянский: благодаря связям отца она побывала в Англии, Германии и Италии.

В феврале 1941 один из поклонников Мишель сделал ей предложение; это был студент из Гренобля, сын богатых и достойных родителей. Мишель ему отказала. Разразился семейный скандал, и мать пригрозила сослать ее в Бордо к теткам, если она немедленно не выйдет замуж - если не за этого юношу, так хотя бы за нового друга из "Эколь сантраль". Мишель пожаловалась Борису, и тот ответил: "Ну что ж, в таком случае поженимся!" 12 июня 1941 состоялась помолвка, а 5 июля - свадьба с гражданской и церковной церемониями. Биографы отмечают, что невеста опоздала к венцу, так как долго не могла приклеить накладные ресницы, зато ногти на руках и ногах она ухитрилась покрасить в белый цвет, что было с восторгом воспринято молодежью.
А месяц спустя молодая чета уже ждала потомства.
В августе 1941 гестапо арестовало Пьера Леглиза, отца Мишель. Возмущенный пронацистской политикой Петена, он передал в Лондон секретные данные французской авиации. От смерти Леглиза спас старый немецкий друг, убедивший гестапо, что такой крупный специалист в области авиации нужен Германии живым. Пьера Леглиза отправили в Берлин, жена последовала за ним, оставив сыну, Мишель и Борису большую квартиру на улице Фобур-Пуассонньер. Но там было холодно, вокруг сновали немцы, и молодые предпочитали жить в Виль-д'Авре. Жизнь с родителями была по-своему трудна. К тому же настали голодные времена, матушке Пуш приходилось самой ходить за покупками, выстаивать длинные очереди у пустых магазинов; за столом она доедала за свомим детьми, не решаясь взять лишний кусок и жалуясь на отсутствие аппетита. Все это злило Бориса и усугубляло взаимное недовольство.
Времена были трудные, но молодежь не желала мириться с мрачной реальностью, она веселилась еще бесшабашней, чем прежде. Вечеринки в бальной зале следовали одна за другой, по две в неделю. Эти отчаянные, уже не столь целомудренные увеселения с изысканным юмором описаны Вианом в романе "Сколопендр и планктон". Медленные танцы были вытеснены современными ритмами, и партнеры демонстрировали чудеса быстроты и акробатики. Сам Борис не пил и не танцевал на этих праздниках; в избранном обществе друзей он слыл непревзойденным организатором. Бальная зала в "Ле Фоветт" стала весьма популярна в округе.
Традиционные вечеринки, куда Борис и Мишель являлись с маленьким сыном под мышкой (Патрик Виан родился 12 апреля 1942), не были единственным развлечением. Они много читали, очень любили американскую литературу, шумными компаниями ходили в кино. В июле 1942 Борис с облегчением закончил Центральную инженерную школу и нашел себе скучную, но сносно оплачиваемую работу в "Ассоциации по нормализации" (AFNOR), которая занималась совершенствованием и стандартизацией формы всевозможных бытовых предметов. Для начала Борису предложили установить оптимальную форму для стеклянной бутылки. Главным достоинством этой работы было то, что она оставляла время и силы для других занятий.

Главной страстью Бориса оставался джаз. После вступления в Hot-Club de France он не переставал играть в оркестре. В марте сорок второго благодаря Алену Борис познакомился с Клодом Абади, тоже заядлым джазистом. Абади играл на кларнете и успел сколотить собственный оркестр, который в 1942 завоевал Кубок Hot-Club de France на конкурсе джазистов-любителей. Вскоре оркестр Клода Абади в новом составе: Борис (труба), Ален (ударные), Лелио (гитара) - всего шесть человек - стал играть по вечерам в парижских барах и кафе. В 1943, чтобы порадовать хворающую Мишель, оркестр некоторое время называли Абади-Виан. К тому времени он уже был весьма популярен. Но, несмотря на свой весьма высокий профессиональный уровень, музыканты не желали иметь нечего общего с профессионалами. Они не носили традиционных белых пиджаков, предпочитая выступать в темно-синих костюмах, что давало им возможность в перерывах сойти со сцены, поесть и потанцевать, не привлекая внимания. Они играли в свое удовольствие и только то, что сами хотели, никогда - на заказ. Естественно, что это не всегда нравилось владельцам заведений, порой случались скандалы. Однажды, к примеру, хозяин отказался платить, сославшись на малое число клиентов. В отместку джазисты унесли с собой несколько клавиш от рояля.

Оркестр Абади-Виан играл в новоорлеанском стиле. Это был свинг, стиль Дюка Эллингтона, забытый после 35-го года: ритм сердца, который "будит чувства, разум, не знаю что... воспоминания, ассоциации..." - так писал Виан в "Джазовых хрониках". Сам Борис, играя на трубе, подражал всеми забытому Биксу Байдербеку. Этот американский джазист, живший с 1903 по 1931, играл на кларнете и был единственным из белых музыкантов, кто по уровню мастерства не уступал великим чернокожим. Бикс Байдербек, в свою очередь, был последователем Луи Армстронга. Играл он краешком рта, в нежном, лирическом стиле. Борис тоже играл на трубе краешком рта, твердо стоя на расставленных ногах. "В истории джаза мало было трубачей, которые играли бы так же: не копируя у Бикса, а вдохновляясь его примером. Борис перенял у Бикса сладострастный, романтический, цветистый стиль, сильно отличавшийся от жесткого стиля трубачей новой эпохи, и охотно играл его репертуар. Старые пластинки Бикса на 78 оборотов, которые в сороковые годы слушали на патефонах-развалюхах, нещадно шипели, но от них веяло старинным очарованием, к которому Борис был очень восприимчив. А когда Виан сам начинал играть, это было настоящее продолжение Бикса, очень "свинговое", что, собственно, и являлось главным достоинством..." Так отзывался об игре Виана его друг Клод Леон.

С Леоном Борис познакомился через Клода Абади, который пригласил этого музыканта-любителя, игравшего на улице Клиши, в оркестр. В начале войны еврей Клод Леон попал в концлагерь. Как он выбрался оттуда - история умалчивает, во всяком случае, он вернулся в Париж, участвовал в Сопротивлении, работал в химической лаборатории Сорбонны, там он делал взрывчатку. В оркестр Клода Абади Леон смог вернуться только в 1944, после Освобождения. Тогда он и познакомился с Вианом. На превой же репетиции Борис попросил Клода Леона, сидевшего на ударных, играть погромче. Леон изумился - обычно ударников просят стучать потише. Между музыкантами быстро возникла симпатия, переросшая в дружбу. Они во многом были схожи: оба талантливые "технари" (Леон - блестящий химик, Виан - находчивый инженер, на счету которого несколько запатентованных изобретений), оба - фанатики джаза. Оказалось, что и живут оба по соседству, и любят одних и тех же писателей... Вот только о своих левых взглядах и Сопротивлении Клод предпочитал молчать, а Борис ничего не говорил о своей аполитичности.
За Клодом Леоном закрепилось прозвище Доди (или Додди), под которым он вскоре вошел в новеллы Бориса Виана.



Riccardo Venturi.